Человек живет в динамично быстром меняющемся мире, и перед ним встает, в качестве актуальной, проблема переработки и усвоения постоянно растущих объёмов информации. Решение данной задачи напрямую связано с воспитанием творчески мыслящей личности, нового типа человека, который не чувствовал бы себя потерянным в быстро меняющемся мире, человека, которого не пугали бы изменения, а наоборот воодушевляют, человека, способного к импровизации, уверенного в себе и в своих силах. Для решения этой проблемы я предлагаю обратиться к античности, а именно к диалектическому методу Сократа.

Этот метод имеет своей задачей обнаружение «истины» путем беседы, спора, полемики, поэтому Сократа считают родоначальником диалектики. Под «диалектикой» понимали в древности искусство добиться истины путем раскрытия противоречий в суждении противника и преодоления этих противоречии. Античные философы считали, что раскрытие противоречий в мышлении и столкновение противоположных мнений является «лучшим средством обнаружения истины».

Сократ пользовался именно диалогом, так как считал, что знание, полученное человеком в готовом виде, менее ценно для него и потому не так долговечно, как продукт собственного мышления. Беседовать (быть в диалоге) с Сократом означало держать "экзамен души", подвести итог жизни, и как уже заметили современники, выдержать именно "моральный экзамен".

Итак, беседа Сократа исходит из фактов жизни, из конкретных явлений. Он сравнивает отдельные этические факты, выделяет из них общие элементы, анализирует их, чтобы обнаружить препятствующее их объединению противоречащие моменты, и, в конечном счете, сводит их к высшему единству на основе отысканных существенных признаков. Таким путем он достигает «общего понятия».

Основные составные части «сократического» метода:

«ирония» и «майевтика» - по форме,

«индукция» и «определение» - по содержанию.

Ирония – отличительная черта диалектического метода Сократа, его способа ведения диалога и поиска общих определений. Об этом свидетельствуют диалоги Платона, среди которых нет почти ни одного, где бы Сократ, ведя беседу, не иронизировал. Платоновский Сократ то и дело принижает себя и превозносит других, делая вид, что ничего не смыслит в предмете обсуждения, и просит своего собеседника вразумить его, Сократа, наставить на путь истинный.

Таким образом, ирония Сократа - это скрытая насмешка над самоуверенностью тех, кто мнит себя «многознающим». Прикидываясь простаком и задавая вопросы, Сократ лишал самонадеянности «многознающего» собеседника, обнаруживая противоречия в его суждениях, несоответствия между исходными посылками и конечными выводами.

Ирония Сократа - нечто большее, чем обычная ирония: ее цель не только в том, чтобы разоблачить и уничтожить, но и в том, чтобы помочь человеку стать свободным, открытым для истины и для приведения в движение своих духовных сил.

Сократ ставил своей задачей не только «ироническое» раскрытие противоречий в утверждениях собеседника, но и преодоление этих противоречий с целью добиться «истины». Поэтому продолжением и дополнением «иронии» служила «майевтика» - «искусство помочь родиться знанию». Сократ хотел этим сказать, что он помогает своим слушателям родиться к новой жизни, к познанию «всеобщего» как основы истинной морали. Сократ считал, что знания уже содержатся в головах слушателей, и задачей учителя видел лишь извлечение этих знаний на поверхность, доведение их до сознания человека.

Основная цель «сократического» метода - найти «всеобщее» в нравственности и установить всеобщую нравственную основу отдельных, частных добродетелей. Эта задача должна быть разрешена при помощи своеобразной «индукции» и «определения».

Диалектика в понимании Сократа есть метод исследования понятий, способ установления точных определений. Определить какое-либо понятие для него значило раскрыть содержание этого понятия, найти то, что заключено в нем. Для установления точных определений Сократ разделял понятия на роды и виды, преследуя при этом не только теоретические, но и практические цели. Сократ был убежден, что разумный человек, «разделяя в теории и на практике предметы по родам», сможет этим методом отличить добро от зла, выбрать добро и быть высоконравственным, счастливым и способным к диалектике.

«Индукция» Сократа - это то же, что и его «определение», с той лишь разницей, что индукция устанавливает общее в частных добродетелях путем их анализа и сравнения, а определение, решая ту же задачу, разделяет, кроме того, понятия на роды и виды, выясняет их соотношения.

Сократ широко использовал «индуктивные доводы» на всех этапах диалога, привлекая множество случаев и обстоятельств с намерением придать обсуждаемому вопросу ясный и точный характер. Сократ направлял собеседника на поиск этического общего, заставляя его изменять свое мнение и уточнять определения.

При этом привлекает внимание техника ведения беседы, виртуозно отработанная Сократом, который то и дело ловит собеседника на противоречиях, а также тщательно продуманный набор примеров, позволяющий выявлять моменты сходства в одних случаях и черты различия в других. Сократовская индукция и есть определение добродетелей путём установления в единичных и частных поступках сходств и различий.

Со времен Сократа прошли сотни лет, но его метод познания является очень актуальным в наше время. Существует большое количество методик обучения, в основе которых лежит сократовский диалог. Наиболее эффективным способом является учитель-репетитор, так как в этом методе используется индивидуальный подход к ученику. Основной принцип обучения – сотрудничество учителя с учеником. Отличие от диалога Сократа заключается в том, что весь учебный материал учителю известен заранее. Можно сказать, истина одному уже ясна. Другой участник диалога – ученик, должен ее узнать. Поэтому учитель еще до урока продумывает серии наводящих вопросов с учетом возможных ответов ученика. Если учителю удается найти оптимальную траекторию обхода основных понятий, слагающих учебный материал урока, то скорость обучения будет очень высока.

В методе «микрооткрытий» трудность вопросов тщательно дозируется. Необходимо соблюдать принцип волны. Легкие вопросы сменяются вопросами средней трудности, а последние очень трудными. В легких вопросах доза наводящей информации больше, чем в вопросах средней трудности и, тем более, она минимальна в трудных вопросах, и потому догадка для ученика усложняется. Чтобы догадка была успешной, ученик должен мобилизовать весь свой творческий потенциал. Главное - соседние вопросы должны быть сильно взаимосвязаны друг с другом, каждый последующий вопрос должен учитывать содержание информации не только предшествующего вопроса, но и тех вопросов и ответов, которые составляли суть диалога много раньше.

Одним из существенных признаков современных информационных образовательных технологий является индивидуализированный, личностный подход к обучению. В будущем получит широкое распространение проективное образование, в котором сама образовательная среда проектируется в зависимости от запросов человека, его жизненного проекта, который он пытается реализовать средствами образования. Такое образование является не только личностно-ориентированным, но и личностно-центрированным. Следовательно, на смену тормозящей развитие старой формы обучения придет более прогрессивная, развивающая творческие способности форма образования. Я думаю, основой такого обучения должен являться диалектический метод Сократа.

ИРОНИЯ СОКРАТА. Сократ на протяжении всей жизни подвергал испытанию многих из тех, за которыми закрепилась слава мудрых и знающих что-либо. Отличительной чертой сократовских бесед являлась ирония.

Об этом свидетельствуют диалоги Платона, среди которых нет почти ни одного, где бы Сократ не иронизировал, не выражал своей тонкой насмешки.

Он то и дело принижал себя и превозносил других, делает вид, что нечего не смыслит в предмете обсуждения, и просил своего собеседника мудрость которого несомненна вразумить его, Сократа, наставить на путь истины. Далее, добываясь поддакивания собеседников в начале разговора, Сократ неприметно заводил их в тупиковую ситуацию, сбивая с толку и вынуждая отказываться от прежних да. Чем больше был ироничный прикуп, тем чувствительнее для иронизируемого оказывалась потеря в ходе беседы тех иллюзорных достоинств, которые тонко подсунул ему для подвоха и искусно развеял его опасный собеседник.

Течение сократовской беседы исподволь и незаметно размывало ее начальное допущение, которое в конце концов оказывалось применительно к данному случаю несостоятельным. Его ирония была скрытой насмешкой над самоуверенностью тех, кто мнил себя многознающими.

Но его цель состояла не в том что бы разоблачить и уничтожить, а в том чтобы помочь человеку стать свободным, открытым для истины, заставить его осознать свое незнание и задуматься над образом жизни. Она порождала в душах дюдей чувство идеального, какой -то внутренний опыт высших реальностей. Он хотел при помощи своей иронии активно вмешиваться в человеческой жизнь, изменять ее и сознательно совершенствовать. Этим Сократ принципиально отличался от софистов, для которых спор был нацелен на достижение внешнего эффекта победы над оппонентом.

Так Сократ беседовал с философами, софистами, политиками, военачальниками, поэтами, скульпторами, художниками, ремесленниками, торговцами, гетерами, со свободными и рабами, влиятельными гражданами полиса и простым людьми, мужчинами и женщинами, старцами и юношами, людьми робкими и наглыми, бездарными и гениальными, с друзьями и врагами, афинянами и иноземцами, днем и ночью, в военных походах и дома, на свободе и в заключении. И о чем только он ни говорил о богах и людях, полисе и законах, уме и глупости, знании и незнании, добре и зле, благе и справедливости, свободе и долге, добродетелях и пороках, богатстве и бедности, дружбе и взаимопомощи, самопознании и образовании, душе и теле, жизни и смерти.

Собеседники и темы бесед менялись, но суть оставалась одна во всеоружии разумного слова Сократ был в постоянном поиске истины, справедливости, нравственности.

Конец работы -

Эта тема принадлежит разделу:

Феномен Сократа

До сих пор философы пытаются подойти к его разгадке.Как некий Сфинкс, он возвышается над всем античным миром. Искусный мастер вопросов, таивший в себе парадоксальный ответ Я знаю, что я.. В сущности, Сократ до сих пор остается непонятным. Его трудно уложить в какую нибудь ясную и простую характеристику..

Если Вам нужно дополнительный материал на эту тему, или Вы не нашли то, что искали, рекомендуем воспользоваться поиском по нашей базе работ:

Что будем делать с полученным материалом:

Если этот материал оказался полезным ля Вас, Вы можете сохранить его на свою страничку в социальных сетях:

Для делового человека поучительно познакомиться с манерой спора древнегреческого философа Сократа. Отличительной чертой его способа ведения диалога была ирония. Ирония Сократа - это скрытая насмешка над самоуверенностью тех, кто мнит себя «многознающим». Прикидываясь простодушным простачком, задавая все время вопросы, Сократ приводил своих собеседников в тупиковое положение, обнаруживал их невежество, показывал, что они не обладают истинным знанием, хотя и претендуют на это. Однако ирония Сократа существенно отличается от обычной иронии. Ее цель - не просто разоблачить и уничтожить кого-либо, а помочь человеку узнать себя, стать свободным, проявить свои творческие возможности.

«Наивные» вопросы Сократа были рассчитаны на то, чтобы вызвать смятение в душе человека, заставить его задуматься над своей жизнью. Многие считали, что Сократ специально ведет беседу таким образом, чтобы просто запутать говорящего с ним. По свидетельству Платона, один из собеседников Сократа, фессалиец Менон, говорит:

Я, Сократ, еще до встречи с тобой слыхал, будто ты только то и делаешь, что сам путаешься и людей путаешь. И сейчас, по-моему, ты меня заколдовал и зачаровал и до того заговорил, что в голове у меня полная путаница. И еще, по-моему, если можно пошутить, то ты очень похож и видом, и всем на плоского морского ската: он ведь всякого, кто к нему приблизится и прикоснется, приводит в оцепенение, а ты сейчас, мне кажется, сделал со мной то же самое - я оцепенел. У меня в самом деле и душа оцепенела, и язык отнялся: не знаю, как тебе и отвечать. Ведь я тысячу раз говорил о добродетели на все лады разным людям, и очень хорошо, как мне казалось, а сейчас я даже не могу сказать, что она вообще такое.

Сократ возражает Менону, поясняет свою позицию:

А о себе скажу: если этот самый скат, приводя в оцепенение других, и сам пребывает в оцепенении, то я на него похож, а если нет, то не похож. Ведь не то что я, путая других, сам ясно во всем разбираюсь, - нет: я и сам путаюсь, и других запутываю. Так и сейчас - о том, что такое добродетель, я ничего не знаю, а ты, может быть, и знал раньше, до встречи со мной, зато теперь стал очень похож на невежду в этом деле. И все-таки я хочу вместе с тобой поразмыслить и поискать, что она такое .

Конечной целью сократовских диалогов и бесед было выяснение истины. Сократ называл свой метод ведения диалога с помощью умело поставленных вопросов и полученных ответов майевтикой, считая, что такая форма разговора облегчает рождение истины, приводит собеседника к истинному знанию. «Я знаю, что ничего не знаю » - знаменитое высказывание Сократа, его кредо, выражение его взгляда на познание.

Диоген Лаэртский рассказывает, что Сократ в спорах был сильнее своих оппонентов, поэтому его нередко колотили и таскали за волосы, а еще того чаще осмеивали и поносили. Но он принимал все это, не противясь. Однажды даже получил пинок, но и это стерпел, а когда кто-то подивился этому, ответил: «Если бы меня лягнул осел, разве стал бы я подавать на него в суд?»

Я вам предан, афиняне, и люблю вас, - говорил Сократ, -...и, пока я дышу и остаюсь в силах, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас... Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, и молодого, и старого, заботиться прежде и сильнее всего не о теле и не о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно.лучше.

Выступая на суде с критикой своих обвинителей, Сократ рассказывает, как он стал искателем мудрости. Однажды друг Сократа Хере- фонт, прибыв в Дельфы, осмелился обратиться к оракулу с вопросом: есть ли кто на свете мудрее Сократа. Пифия (пророчица), говорившая, по преданию, от имени дельфийского бога Аполлона, ответила ему, что никого мудрее нет.

Услышав про это, Сократ, не считая себя мудрым, решил понять, в чем же смысл слов оракула. Он пошел к известному государственному деятелю Афин и, когда побеседовал с ним, понял, что он «только кажется мудрым». Сократ попробовал доказать ему, что тот «мнит себя мудрым, а на самом деле этого нет». Однако это вызвало лишь ненависть государственного деятеля и его окружения. Это посещение кое- что прояснило Сократу:

Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то человека я мудрее, потому что мы с ним, пожалуй, оба ничего хорошего и дельного не знаем, но он, не зная, воображает, будто что-то знает, а я если уж не знаю, то и не воображаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем он, раз я коли ничего не знаю, то и не воображаю, будто знаю.

После государственных людей Сократ пошел к философам, поэтам, ремесленникам. Все они, отмечает Сократ, были хороши в своем деле. Но беда в том, что «каждый из них считал себя самым мудрым также и во всем прочем, даже в самых важных вопросах, и это заблуждение заслонило собою мудрость, какая у них была».

Из-за этой самой проверки, афиняне, - продолжал Сократ, - с одной стороны, многие меня возненавидели так, что сильней и глубже и нельзя ненавидеть, отчего и возникло множество наветов, а с другой стороны, начали мне давать прозвание мудреца, потому что присутствовавшие каждый раз думали, будто если я доказываю, что кто-то в чем-то не мудр, то сам я в этом весьма мудр.

Но сам Сократ не претендует на звание мудреца. Мудрость его как раз и заключается в понимании, что он не является обладателем истины.

В этой речи на суде Сократ сравнивает себя с оводом:

Вам нелегко будет найти еще такого человека, который попросту - хоть и смешно сказать - приставлен богом к нашему городу, как к коню, большому и благородному, но обленившемуся от тучности и нуждающемуся в том, чтобы его подгонял какой-нибудь овод. Вот, по- моему, бог и послал меня в этот город, чтобы я, целый день носясь повсюду, каждого из вас будил, уговаривал, упрекал непрестанно. Другого такого вам нелегко будет найти, афиняне, а меня вы можете сохранить, если мне поверите .

Но ему не поверили. Жизнь Сократа окончилась трагически. Несмотря на его огромную популярность, он был привлечен к суду. Его обвинили в том, что он не признает богов, которых чтит город, и вводит других, новых богов. Обвинялся он и в развращении молодежи. Ему не смогли простить, что он постоянно «испытывал» людей, обнаруживал их невежество, что по его примеру молодые люди тоже «испытывали» старших и ставили их в неловкое положение. Власти не выдержали «добродушной» иронии Сократа и приговорили его к смерти. Хотя у него и была возможность бежать из тюрьмы, но он остался до конца верен своим принципам и выпил предназначенную ему чашу с цикутой (ядовитое растение. - Авт.).

Испытание иронией сократовских бесед прошли многие преданные друзья Сократа, его верные ученики, постоянные слушатели, восторженные почитатели. Некоторые из них с особой тщательностью восстановили беседы Сократа. Эти сочинения дошли до наших дней и не утратили своей значимости как основы для обучения искусству диалога, обмена мнениями. К ним относятся знаменитые «Диалоги» древнегреческого философа Платона, «Воспоминания» историка Ксенофонта.

К 70-ЛЕТИЮ ФИЛОСОФСКОГО ФАКУЛЬТЕТА САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА

С. П. Лебедев

МЕСТО ИРОНИИ В ФИЛОСОФИИ СОКРАТА

Важным, едва ли не постоянным и, видимо, в некотором смысле необходимым компонентом сократовских бесед была ирония - притворное действие, шутка* ; Сократ не просто рассуждал о чем-то, не просто индуктивно вел мысль своего собеседника от положения к положению, вызывая в нем смущение, он как будто играл при этом со своим собеседником, разыгрывал некую роль в создаваемом им спектакле и когда скрыто, а когда и откровенно подшучивал над ним. Само по себе индуктивное движение мысли не содержит в себе необходимости иронии, поэтому резонно предположить, что причины ее возникновения иные. Какие же?

Очевидно, что ирония Сократа полифункциональна, поэтому на вопрос о том, для чего Сократу потребовалась ирония и так ли она необходима для его философствования, не находится легкого и однозначного ответа. С высокой степенью вероятности можно предположить, что на поверхности явлений лежит эристическая функция иронии: она позволяла Сократу продвигаться по диалогу к намеченной цели, умело обходя сопротивление его собеседников, усыпить их бдительность, а иногда - оправдать кажущуюся на первый взгляд бессвязность длинного перечня предлагаемых Сократом вопросов.

Положительные результаты приносил и отказ давать позитивные определения, какова бы ни была его причина. Найдя себя противоречащим себе самому, собеседник впадал в состояние замешательства и недоумения. Растерянность относительно важнейших нравственных категорий, если она искренняя, способна побудить человека к глубокому серьезному исследованию, либо самостоятельному, либо совместному с Сократом . В таком случае сократовская ирония выполняла еще и воспитательную функцию. «Эта ирония, -отмечает А. Ф. Лосев, - имеет своей целью изменять жизнь к лучшему и быть активным рычагом во всем воспитании человека» .

Воспитательную функцию сократовской иронии отрицать, конечно, нельзя, она слишком очевидна. Однако превращать ее в основную и даже в целевую для деятельности Сократа было бы, наверное, не вполне оправданным. И вряд ли Сократ именно для воспитательных целей пришел к необходимости иронично относиться к собеседникам. В иронии необходимо воспитательного характера нет, а если Сократ приспособил ее еще и для вразумления соотечественников, так это, скорее, стечение обстоятельств.

* Слово «ирония» происходит от древнегреческого слова £1р^пе[а, означающего «притворное незнание», «притворное самоуничижение».

© С.П.Лебедев, 2010

Однако даже если усматривать в указанных функциях иронии известную правильность, значение их все же не следует преувеличивать: они не связаны внутренним образом с сократовской философией и имеют в такой их интерпретации случайные происхождение и назначение. Между тем ирония, видимо, связана с философскими воззрениями Сократа более существенно и внутренне, она имеет, вероятно, глубокие, именно и прежде всего гносеологические основания и касается не в последнюю очередь позиции самого Сократа. Возможно, она обнаруживает фактическое положение дел философии Сократа, существо которого он выразил фразой - «я знаю только то, что я ничего не знаю».

Изображенный Платоном в диалоге «Федон» Сократ говорил, что он принял за благо считать истинным то, что соответствует отвлеченным понятиям, под которыми он вполне по-элейски понимал мысли, освобожденные от чувственного содержания (99 іі-е). Правда, в отличие от элейцев, спокойно взиравших на безразличие в отношениях между отвлеченной мыслью и чувственным восприятием, Сократу, стремившемуся усмотреть, если возможно, их единство, требовалось не только отвлеченно определить регулятивы человеческой деятельности, но сделать это таким образом, чтобы они имели смысл для чувственно воспринимаемой деятельности. Сделать это, однако, оказалось далеко не просто.

Логически строго мыслить - значит мыслить в точном соответствии со значением слов. Справиться с этой задачей в чисто логическом плане после примера элейской школы уже не представляло серьезного труда. Но как можно отвлеченно-логически, в соответствии с требованиями элейского мышления, определить «добро само по себе», «прекрасное само по себе», «справедливое само по себе» и т.п.? Определить так, чтобы в содержание каждого из этих понятий не «закралось» что-то отличное от них, чтобы в добре самом по себе не оказалось чего-то, не тождественного добру, а в прекрасном - чего-то не прекрасного. Ориентированный на достижение отвлеченных форм поиск чего-либо «самого по себе» при последовательном его проведении должен закончиться тавтологией. Любая конкретизация, любая связь с неабстрактными обстоятельствами может означать, что нечто определяется через то, чем оно не является, и вместо знания получится мнение*. В этом состояла одна из тенденций философии Сократа, идущая от элейской школы.

Другая же тенденция, берущая начало от постэлейских физиков, направлялась на выявление, если это возможно, единства мысли и чувственно воспринимаемого (в случае с Сократом - единства отвлеченного мышления и чувственно воспринимаемой деятельности). Реализация этой тенденции была едва ли не самой сложной задачей, стоявшей перед Сократом, - продемонстрировать, как полученные наиабстрактнейшие (доходящие до тавтологичности) определения могли служить основой для практической чувственно воспринимаемой деятельности человека. Логические абстракции («отвлеченные понятия»), построенные по элейскому типу, лишены смысла для чувственной практической деятельности. Сократ был «сдавлен» этими тенденциями: он знал, как создавать абстрактные представления, но не знал, как сделать их пригодными для практической деятельности. Вера Сократа в единство знания (отвлеченного мышления) и

* По-видимому, софист Фрасимах понял то, чего от других добивался Сократ. Он понял и требовал от самого Сократа дать именно отвлеченное определение справедливости и не отождествлять ее с чем-то отличным от нее, с чем-то конкретным, он требовал определить справедливость именно как справедливость, а не как пользу или нечто подобное, он требовал определить справедливость как таковую, саму по себе (см.: Платон. Государство, 336 ^). Сократ же, поскольку ему запретили определять справедливость через то, что ею не является, и в этот раз умело ушел от ответа и возложил бремя оного на самого Фрасимаха (см.: Там же, 337 а и далее).

чувственной деятельности сталкивается с невозможностью такое единство построить.

Возможно, что именно с этим обстоятельством связано Сократово знание незнания, т. е. ирония. Весьма вероятно, что именно поэтому он и говорил о себе, что ничего из того, о чем спрашивает у других, не знает* и располагает только знанием того, что ничего не знает. Это верно, потому что, по логике самого Сократа, нельзя знать производные вещи, не зная исходных, тех, которые «сами по себе». А таких вещей, которые были бы и отвлеченными, и имели бы при этом смысл для чувственной деятельности, Сократ, видимо, все-таки не знал.

Скорее всего, в признании собственного неведения Сократ был совершенно искренним и говорил чистую правду. Возможно, далеко не случайно большое количество диалогов с его участием не заканчивались никаким позитивным результатом. Если Сократ не обманывал относительно своего неведения, то это значит, что ему нечем было позитивным образом завершить в форме знания поиск тех вещей, о которых он вопрошал.

Впрочем, Сократа нельзя считать совершенно лишенным знания. Он знал, но его знание было знанием незнания. Если под знанием понимать что-то определенное, например, чистые значения слов или отвлеченные понятия, то незнанием будет все, что не является отвлеченным мышлением. Мышление, связанное с чувственным содержанием (мнение), тоже будет незнанием. Мнящий о своем мнении как о знании, не относится к нему как к незнанию. Знающий же о своем мнении как о незнании, должен знать, что собой представляет настоящее знание. Он должен иметь критерий знания, располагать признаками того, каким должно быть знание (иначе как бы он мог знать, что мнение не есть знание?). Он должен знать его потому, что свое отношение к мнению определяет именно как знание, а также потому, что он определяет мнение как незнание (знание незнания, т. е. мнения), следовательно, и в том, и в другом случае он знает, каким должно быть знание.

По всей видимости, и Сократ знал, каким должно быть знание (чистое мышление), но самого знания изучаемых им объектов не имел. Он располагал ясными признаками знания - отвлеченного мышления, - умел управлять им, но не знал в формах этого мышления тех регулятивов, которые управляют человеческим поведением, не смог применить отвлеченное мышление к объекту, который отличается от самого отвлеченного мышления.

Сократовское знание своего незнания развернулось в методологию поиска, в методологию бесконечного (поскольку не приходит к позитивному результату) разложения мнения. У этой методологии должна была быть завершающая часть, состоящая из отвлеченных понятий. Их, однако, Сократ не знал, и знал об этом. Твердо, пожалуй, он знал только то, чем должно быть знание, знал, что сам его не имел, и полагал, что знает, каким образом следует к нему продвигаться - от многого к одному путем разложения мнения и выхолащивания из него чувственного содержания. Его знание было отрицательным и несамостоятельным: оно существовало только в процессе разложения мнения и не могло существовать без опоры на последнее, оно было знанием того, что мнение не есть знание.

Ирония Сократа, видимо, не была продуктом его произвольного выбора, а выражала существо его философской позиции. Если под иронией понимать притворное самоумаление знающего, то Сократ не иронизировал. По крайней мере, он не иронизировал в такой степени, чтобы сознательно сделать иронию своим методом общения с собеседни-

* Именно не знает, если под знанием понимать мышление в отвлеченных понятиях, т. е. чистые значения слов; все остальное, по элейским представлениям и, надо думать, по представлениям самого Сократа, есть всего лишь мнение.

ками, поскольку Сократ не притворно самоумалялся, а вполне искренне. Просто дело состоит в том, что формула «знание незнания» сама по себе иронична, так как представляет собой самоуничиженное знание -знание незнания есть незнание (если знание должно как-то соответствовать своему предмету), ничтожное знание, умаленное знание, знание, равное незнанию. Она вбирает в себя два взаимоисключающих состояния и потому обладателя «знания незнания» ставит одновременно в два взаимоисключающих положения - и полного невежды, и знатока. Как знание незнания, знание равносильно самому незнанию; вместе с тем, как все-таки знание незнания, оно есть именно знание, дающее владеющему им человеку все то, что обычно дает знание - мастерство (мудрость), силу, умение. Знающий свое незнание действительно не знает, но его знание собственно незнания дает ему силу над незнанием (своим и чужим), поскольку он его знает. Ирония Сократа есть продукт тождества незнания и знания, продукт совмещения в одном философствующем субъекте незнания и его знания. Как незнающий он признавался в своем неведении и демонстрировал свою неспособность к позитивному отвлеченному знанию искомых представлений. Эта сторона поведения должна была порождать у собеседников предположение об интеллектуальной немощи Сократа. Как знающий Сократ показывал себя дальновидным, уверенным, сильным, знающим свое дело исследователем. Эта сторона деятельности Сократа невольно вызывала у его собеседников ощущение того, что они имеют дело с настоящим знатоком. Обе стороны находились в противоречии друг с другом и не могли не сбивать с толку. Ироничность сократовской позиции в том и состояла, что он заявлял о своем незнании, но вел себя как знающий; ведя же себя как знающий, знания при этом не давал, видимо, потому, что не знал его. Важно при этом отметить, что его ирония лишь во вторую очередь была направлена против незнания других, тогда как в первую очередь она была выражением его собственной позиции. Его ирония есть прежде всего самоирония и лишь затем ирония.

Возможно, Сократ и определял некоторые искомые вещи, как он это делал с представлениями о добродетели или о мужестве. Однако те определения, которые он давал, не являются определениями искомых вещей «самих по себе», они наполнены конкретными признаками и не удовлетворяют требованиям, которые к ним предъявлял сам Сократ. К примеру, прекрасное, как уже отмечалось, сближается у него с целесообразностью, но понимание прекрасного от этого не делается яснее и определеннее: совершенно непонятно от их сближения, чем прекрасна целесообразность? Что в ней есть такого, что делает ее прекрасной? И тождественно ли добро полезности?*

То же самое следует сказать и об определении добродетели, которое можно найти в его рассуждениях. Отождествление добродетели со знанием (оперирование отвлеченными понятиями), возможно, справедливо для человека в зрелом возрасте, но не справедливо, например, для ребенка и потому не является определением добродетели самой по себе.

То, что Сократ, давая такие определения, заявлял в то же время о собственном неведении, свидетельствует в пользу того, что он понимал их ограниченность, их мнимый характер и не отождествлял их со знанием. Он не отождествлял их со знанием и тем не менее разрабатывал. Это вполне понятно и оправданно, поскольку человек должен действовать даже в том случае, если отвлеченно-мысленные определения блага, справедливости и т. п. ему не образовать таким именно образом, чтобы они были пригодны еще и для использования в практической деятельности. Человек не может

* В платоновских диалогах такое сближение делается не единожды, например, в «Меноне» (87 ё-е), в «Протагоре» (358 Ь-с), в «Горгии» (474 е).

не действовать, а действуя, не может не руководствоваться какими-нибудь представлениями (желательно наиболее совершенными). Вероятно, и Сократ давал мнимые определения, которые, хоть и не были отвлеченными понятиями, все же позволяли как-то действовать на их основе* .

Итак, можно заключить, что так называемая сократовская ирония, вероятно, лишь по стечению обстоятельств выполняла воспитательную функцию и была помощницей в решении эвристических задач. Ее появление в философии Сократа обусловлено не столько этими причинами, сколько самой его позицией. Реализуя тенденцию постэлей-ских физических школ, стремившихся обнаружить единство отвлеченного мышления и чувственно воспринимаемой реальности, Сократ тоже надеялся найти предмет для этого мышления в чувственно воспринимаемой сфере, ради чего он и пытался формы этого мышления сделать основанием для чувственно воспринимаемой деятельности. У Сократа получилось, что наиболее последовательно проведенное отвлечение мышления должно завершаться, как это было у Парменида, тавтологией, которая оказывалась совершенно бессмысленной для чувственно воспринимаемой деятельности. Ирония, вероятно, и была выражением этой позиции Сократа, она, скорее всего, есть необходимый элемент сократовского мышления, не преодолевшего элейского «параллелизма» отвлеченного мышления и чувственного восприятия.

Литература

1. Ксенофонт. Воспоминания о Сократе // Сократические сочинения. СПб.: Комплект, 1993. 414 с.

2. Лосев А. Ф. История античной эстетики. Т. 2: Софисты. Сократ. Платон. М.: Искусство, 1969.

* Позже Платон станет частично оправдывать мнение, допуская, что правильное мнение в практической деятельности может не уступать знанию.

Сократовский "эленхос".

Эленхос (греч. elenchos - опровержение) - искусство поставить собеседника в ситуацию, когда он вынужден отказаться от утверждения, высказанного в начале беседы. Это искусство разрабатывалось еще в элейской школе (вспомним апории Зенона) и достигло расцвета в софистике. Методами эленхоса являются поиск внутреннего противоречия в утверждении собеседника либо через апелляцию к более общим понятиям, либо через демонстрацию парадоксальных выводов из его суждения. Зачастую оппоненты Сократа сами недопонимали объем и содержание тех понятий, которыми они оперировали, что давало ему возможность ставить под сомнение их философские навыки. Замечательным примером тому служит диалог Платона "Гиппий меньший", где софист Гиппий, определяя Ахилла как доблестного и правдивого, а Одиссея - как хитроумного и лживого, в итоге вынужден прийти к выводу, что хитроумие оказывается куда ближе к доблести, чем простодушная правдивость.

Опровержение Сократа не имеет своей целью замену подвергаемого критике тезиса противоположным (зачастую столь же уязвимым). Напротив, Сократ оставляет собеседников в состоянии недоумения и сомнения, сам же нe высказывает собственной позиции (см. ниже о сократовской иронии и майевтике), что также дает ему некоторое преимущество в подобных "эленхических" беседах.

Наиболее активно Сократ использует методы опровержения в отношении софистов и собеседников, имеющих политические амбиции. Впрочем, в "Апологии" рассказывается о том, что, получив оракул Аполлона, гласивший, что он - мудрейший среди афинян, Сократ обошел всех видных сограждан: софистов и политиков, драматургов и поэтов, даже рядовых горожан-рeмeслeнников. Он пытался выяснить, не ошибся ли оракул, испытывая мудрость своих сограждан, но результат оказался неутешительным: никто из афинян не обладал подлинным знанием того, чем сам же занимался. В итоге опрос обернулся опровержением прославленной мудрости и пайдейи (воспитанности/образованности) афинян.

Сократовская ирония и майевтика.

Сократовский эленхос воспринимался многими как ирония. Алкивиад в платоновском диалоге "Пир" утверждает, что Сократ вводит людей в заблуждение своей кажущейся скромностью, а в диалоге "Меиоп" говорится, что речи Сократа производили на окружающих впечатление, подобное удару электрического ската. Это воздействие Менон сравнивает с колдовством, шутливо утверждая, что в других городах Сократа за это заключили бы в тюрьму. В "Государстве" же софист Фрасимах прямо обвиняет Сократа в том, что тот издевается над собеседниками.

Однако Сократ едва ли иронизировал ради самой иронии. Ирония подразумевает сокрытие своей позиции или хотя бы ее маскировку. Однако Платон и Ксенофонт однозначно говорят о Сократе как о парресиасте (греч. parrhesiastes - тот, кто говорит правду открыто). По правда Сократа была непривычна афинянам, они ее ну замечали или ну идентифицировали как таковую.

Едва ли Сократ пришел к позиции методического агностицизма , выразившейся в знаменитом принципе "я знаю, что ничего не знаю", в самом начале своего философского пути. В комедии "Облака", поставленной, напомним, в 423 г., то есть за четверть века до суда над Сократом, Аристофан вкладывает в его уста "теологическое" представление о триаде богов - Облаках, Вихре и Языке. Эту триаду можно соотнести с вероятными натурфилософскими и софистическими интересами Сократа того периода.

Греческая доксографическая традиция сообщает нам, что в молодости Сократ учился у Архелая, который на натурфилософский лад трактовал доктрину Анаксагора. В платоновском диалоге "Федон" Сократ на пороге смерти признается, что вначале пытался увидеть истину при помощи своих органов чувств, стремился прямо-таки "узреть" ее. И лишь с течением времени он начал использовать "логосы", т.е. диалектику , позволяющую рассуждать об отвлеченных началах. Таким образом, тезис "я знаю, что ничего не знаю" стал не исходным пунктом, но конечным результатом его философской эволюции.

Вероятно, не сразу Сократ начал сравнивать себя и с повитухой, помогающей родам, - но не детей, а мнений. Искусство родовспоможения в Греции именовалось "майевтикой" (греч. maieutike techne). В античной Греции повитухой становилась женщина, уже не способная к деторождению. Значит, позиция родовспомогателя идей, которую занял Сократ, с необходимостью требовала "пустоты" па месте собственной точки зрения, что и выражалось в его "незнании".

Чему же помогал явиться на свет зрелый Сократ? Буквальная трактовка соответствующего места из платоновского диалога "Теэтет" заставляет подумать, что речь идет о рождении знаний или хотя бы верных мнений. Однако на самом деле никакого рождения нового знания в "Теэтете" не происходит: собеседники так и не обнаруживают точного определения искомого предмета. Можно предположить, что в конечном итоге Сократ стремился помочь рождению новой личности , преобразованной его беседами. Его заботливое, любовное отношение к душе юного собеседника позволяло ей стать собой, родиться благодаря цепочке рассуждений в новом, осознанном отношении к жизни. Именно поэтому Сократа описывают как великого "эротика", человека влюбчивого и влекущегося к юным, стремящимся опериться душам.